- Наличие: Немає в наявності
- Код товара: 0496
Украденные мощи. Афонские рассказы Станислава Сенькина - объединены одной темой. Этой темой является Святая гора Афон.
Когда православный человек вспоминает Святую гору, его сердце переполняется благоговейными эмоциями. Каждый хоть один раз мечтает совершить паломничество на Святую гору и увезти оттуда вместе с привычными сувенирами часть неповторимой афонской духовности.
Станислав Сенькин родился в 1975 году. Окончил факультет журналистики МГУ, работал по специальности. Много путешествовал по России и другим православным странам. На святой горе Афон Станислав прожил три года. Наблюдения, размышления и впечатления молодого писателя и послужили материалом для его будущих книг. В них автор, не избегая новых художественных приемов, раскрывает как жизнь современного Афона, так и православного мира в целом. Сборники, посвященные афонскому бытию, наполнены юмором, любовью и тонким знанием быта святогорцев.
После «афонских рассказов» писатель приступил к новым произведениям, которые также стали очень популярными и выдержали не одно переиздание. Сенькин часто основывается на реальных историях, но документальными его книги назвать нельзя. Все они переосмыслены автором, дополнены анализом, основанным на глубоком знании христианской жизни. Сборники рассказов Станислава Сенькина могут быть интересны как глубоко воцерковленному человеку, так и тому, кто только начинает интересоваться православной верой.
Тяжелый характер
– Если бы люди на большой земле знали, как труден и скорбен путь афонского монаха, никто бы тогда не шел подвизаться, но если бы все, хотя бы на минуту, ощутили блаженство, ожидающее воинов Христовых после смерти, наверное, не осталось бы на земле людей, которые не захотели бы стать монахами, – Григорий всегда повторял про себя это изречение одного великого старца, когда наступала пора искушений. А искушения приходили довольно-таки часто. Он принял монашество сравнительно недавно – два года назад, был еще молод и обладал достаточно жестким и весьма неприятным для окружающих характером. Григорий родился в Афинах и был единственным ребенком своих богатых родителей, которые в свое время избаловали его донельзя. Сейчас это все выходило ему боком.
Отцы чувствовали железное сердце Григория и старались смягчить его всевозможными колкостями, причиняя молодому монаху при этом огромные душевные мучения. Почти с завистью глядел он на тех послушников, которые были кроткими в общении и смирялись под игом послушания. Для Григория же любое слово, сказанное повелительным тоном, превращалось в бич, которым его загоняли, как какого-то паршивого мула в стойло.
– Отец! Живо пойди и отнеси эту муку на склад! – пожилой монах Гервасий был в монастыре келарем уже пятнадцать лет, и Григорий, по постановлению собора старцев, находился этот год у него в послушании. Раз в две недели они вместе ездили в Салоники за продуктами, при этом часто ссорясь, как и сейчас.
– Отец Гервасий, можно говорить со мной немного повежливей, я уже знаю, что эту муку нужно на склад. Необязательно говорить со мною в таком тоне.
Когда Григорий начинал выстраивать свою психологическую оборону, старый монах обычно замолкал – такова была его стратегия. Но уже через пять минут, когда конфликт казался исчерпанным, Гервасий снова принимал привычный стиль общения, и Григорию оставалось только смиряться.
– Ты что, не видишь, как ты просыпал крупу?! Возьми веник и аккуратно замети ее – бережливость одна из главных добродетелей монаха, – старый монах указал на горстку гречки, лежащей на дне салона микроавтобуса, новенького «мерседеса», на котором они справляли свое послушание. – Вон там, рядом с ящиком помидоров, – он театрально покачал головой. – Эх ты! Сколько тебя можно учить?
– Да где там что просыпалось, отец?! Это всего лишь шелуха из мешка – буду мыть машину, тогда и вымету отсюда всю грязь.
– Я тебе сказал, выполняй послушание – выметай ее сейчас же и не вздумай выбрасывать эту гречку в мусорный бак, а засыпь ее обратно в мешок. Когда ты научишься жить по-монашески?! Монах должен быть бережливым.
– Да хватит меня уже смирять, отец! – Григорию казалось крайне унизительным выполнять, как ему казалось, нелепые приказания старого монаха. – Тебе ведь не столько важна эта гречка, сколько ты хочешь поддеть меня. Но если, как вы говорите, я такой гордый, зачем вы, зная все это, продолжаете мучить меня своими нападками!
– Ой-ой, сколько пререканий на одно маленькое замечание. Иди отдыхай, Григорий! Я сам все сделаю. Иди с Богом, – Гервасий попытался улыбнуться и пошел на кухню за веником.
«Опять я оказываюсь в дураках, а Гервасий чуть ли не святой! Если бы он ничего не говорил мне, было бы все нормально. А сейчас у меня нет душевного мира, теперь весь день стану об этой стычке думать и переживать. Уж лучше уйду в пустыню, буду жить один», – Григорий пошел в свою келью и, присев на кровать, достал свои четки и начал усердно молиться. Но молитва почему-то не шла. – «А как же другие все переносят?» – Григорий даже не представлял себе, как эти святые мужи из патериков выносили сильнейшие оскорбления и унижения с улыбкой на лице, да еще и молились со слезами за своих обидчиков. Возможно ли это? Объемистые книги патериков и житий святых значили для него одну из двух вещей: либо он сам настолько слаб, что не может повторить и сотой доли того, что переживали эти великие отцы, либо их жизнеописатели несколько преувеличивали.
Молодой неопытный монах решил обратиться по этому вопросу к духовнику обители – почтенному старцу Евфимию, поделиться своими сомнениями и получить взамен вразумление и добрый совет.
После окончания вечерни он договорился с ним о беседе и, выстраивая в уме предстоящий диалог, пошел на трапезу…
– Что ты хотел спросить у меня? – отец Евфимий был очень добрым, благообразным и рассудительным монахом. Его любили все, и слово его редко кто осмеливался нарушить. Сейчас они, после повечерия, стояли на левом клиросе в соседних стасидиях и беседовали.
– Я не могу понять, почему Господь призвал меня в монахи? Как ни стараюсь я смирить себя, ничего у меня не выходит. Даже на маленькие замечания я реагирую нетерпеливо, а иногда даже и злобно. С таким характером, как у меня, можно жить только в пустыне, подобно дикому зверю. Пусть я никого не трогаю, и меня пусть никто не трогает. А иначе, отче, я больше не могу – сердце мое изнемогает от постоянных обид. Я понимаю, что это неправильно, но ничего не могу с этим поделать.
Отец Евфимий подумал немного и размеренно, как бы вкрадчиво, начал свое вразумление:
– Ты понимаешь, какое дело, Григорий, смирение и кротость – добродетели разного порядка. Кротким может быть не каждый. И даже, я тебе скажу, далеко не каждый. А вот смириться под силу всякому человеку.
– Да, но ведь смирение – это именно кроткое перенесение обид без какой-нибудь потери душевного мира. А я и обид не переношу, и душевный мир теряю. Какое же тут смирение!
Отец Евфимий продолжил:
– То смирение, о котором ты говоришь, это дар Божий и признак святости. Человеческими силами такое смирение не стяжать. Мы можем только своими делами показать Богу свое произволение и желание придти в такое состояние, а уж только от Него зависит, кому раздавать Свои благодатные дары. Но, помимо смирения-дара, есть еще и смирение-делание, когда мы принижаем себя как в собственных глазах, так и в глазах других людей. И даже если ты, Григорий, не можешь смириться с нудными поучениями отца Гервасия, ты можешь, по крайней мере, смириться с тем, что ты никак не можешь с ними смириться.
– Я не силен в таких вещах, отче, – Григорий стал жалобно просить духовника благословить его на пустынножительство. – Там мне будет спокойней – исихия[1]. Буду плести четки и есть свой скудный хлеб, молясь Христу в глубокой тишине.
– Понимаешь, какое дело, – отец Евфимий всегда пребывал в каком-то покое, в другом состоянии духа Григорий пока его не видел, – то, что ты осознал свою неспособность к послушанию, – это признак смирения. Но твое стремление в пустыню есть признак уже демонической гордости. Ты хочешь убежать сам от себя, от своей неспособности смиряться.
– От боли!
– Да, и от боли тоже, – духовник вдруг стал говорить еще более вкрадчиво: – Григорий, я хочу открыть тебе одну тайну, но ты должен пообещать, что никто об этом не узнает.
Заинтригованный монах сразу согласился:
– Конечно, отче, я буду нем, как могила.