- Наличие: В наличии
- Код товара: 0513
Записки монаха-исповедника — воспоминания инока Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря, пережившего закрытие обители, тюремное заключение, камеру смертников и Колымские прииски, вернувшегося после освобождения на Кавказ и там, в горах, окончившего свою жизнь пустынником. Воспоминания пережитого были записаны с его слов монахом Меркурием (Поповым), некоторое время подвизавшимся вместе с ним.
Отец Меркурий (Попов) - инок Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря, переживший в ХХ веке тюремное заключение, камеру смертников и Колымские прииски, вернувшегося после освобождения на Кавказ и там, в горах, окончившего свою жизнь пустынником. После тридцати лет отшельнической жизни и молитвенных трудов на Кавказе он скончался в 1996 году в Лукиановой пустыни Владимирской епархии.
Отец Меркурий также автор книги “В горах Кавказа" (М.: Паломник, 1998).
Закрытие Ново-Афонского монастыря
Возникновение пустынной обители
Разгром братства на Псху
Камера смертников
Разговоры отца Парфения
Ночи в камере смертников
Прощенные и непрощаемые
Расстрел
В общей камере
Рассказ плотника
Рассказ русского американца
Рассказ сексота
Уголовники
Попытка побега
Добровольные страдальцы
Дети-убийцы
Этап. Побег
Пересыльный лагерь
На работах
Верховодство уголовников
Внезапный расстрел
Этап на прииск
Столетний мертвец
Самородки
Людоед
Берзин и Колымские прииски
Гаранинский террор
Каюры
Толик-чистодел
Самородки в отбросах
Война и новые тяготы
Смертность
Слабкоманда
Зайцеловы
Спектакль для американца
Маленькое послесловие
Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным.
Мк. 4:22
Закрытие Ново-Афонского монастыря
В 1924 году в трапезную Ново-Афонского монастыря, где была в сборе вся монастырская братия, вошел председатель Совета народных комиссаров Абхазии Нестор Лакоба и при наступившем всеобщем молчании обратился к насельникам:
— Дорогие отцы, в Москве мне категорически предложили закрыть ваш монастырь. Я долго протестовал, отстаивая его; вы знаете, что он дорог мне так же, как и вам, потому что я ученик монастырской школы, учрежденной в былые годы дорогим покойным отцом-настоятелем Нероном для абхазских мальчиков, там когда-то воспитывался и я на полном монастырском содержании. Абхазы с благоговением вспоминают о вашей миссионерской деятельности среди нашего народа и о том, что ваши ученые монахи, в совершенстве изучив наш язык, изобрели нам абхазскую письменность, благодаря которой, проглянул луч света в среду наших людей. Но простите меня, отцы, потому что я не властен отменить или хотя бы даже отсрочить на некоторое время это решение.
Постояв несколько секунд, он повернулся и вышел из трапезной. После его ухода воцарилось гробовое молчание и печаль сдавила сердце каждого насельника, прожившего долгие годы в этой обители. Растерянность выразилась на лицах всей братии. Как быть? Что предпринять? Выход был один — уходить подобру-поздорову, не дожидаясь насильственного изгнания. Но никто не решился бы уйти самовольно за стены монастыря без благословения отца-настоятеля.
На другой день из Сухума приехал отряд милиции. Всем молящимся было известно, что с вечера в соборе начнется последняя служба — прощальное всенощное бдение.
В десять часов вечера с колокольни раздался звон набатного колокола, тяжелый язык которого раскачивали два монаха. Мерные могучие звуки призывно понеслись вдоль гор, наполняя тревогой людские сердца. Народ Афона и ближних к нему селений — Анухвы Абхазской и Анухвы Армянской — толпами поспешно устремился к монастырю.
Ворота во внутренний двор, где находился собор, были заперты, и их охраняла милиция. В ответ на просьбу пропустить всех в собор на прощальную службу собравшиеся прихожане услышали от милиции издевательства и насмешки. Некоторые женщины в толпе зарыдали. Вдруг молодая девушка-абхазка громко крикнула на русском языке:
— Абхазы, на вас надо надеть юбки!
После этого выкрика на мгновение наступило общее затишье, затем раздался призывный клич какого-то абхаза: “Ахахайт!” — то есть бросайся в атаку, и мужчины-абхазы, расшвыряв милицию, навалились на ворота. Задвижка сломалась, ворота распахнулись, и людская волна хлынула в монастырский двор. Около входа в собор иеромонахи раздавали всем свечи из стоявших возле них ящиков. Один из иеромонахов, обратившись к толпе, сказал:
— Братья и сестры, вы сейчас будете присутствовать на службе, которая совершается на утопающем военном корабле, там она длится не более двадцати минут, и, прослушав ее, редко кто из смертных остается в живых. Но у нас эта служба будет длиться до утра…
Все зашли в собор, и он до предела заполнился молящимися. На хорах стояли монахи-певчие, держа в руках зажженные свечи. Службу начал настоятель монастыря архимандрит Иларион в сослужении иеромонахов. Весь народ, находившийся в храме, опустился на колени. Хор численностью в тридцать голосов, в состав которого входили мальчики из абхазской школы, запел вступительное песнопение: “Благослови, душе моя. Господа…” Стройная мелодия в спокойном темпе тихо, но потом постепенно усиливаясь, плавно понеслась к подкупольным высотам храма. С начала последующего стиха: “Господи Боже мой, возвеличился еси зело…” — хор с воодушевлением запел широкой гармонией. Изумительно нежное звучание детских голосков в верхнем регистре наполнило сердца всех молящихся чувством не выразимого словом умиления.
Все бывшие в храме понимали, что это действительно последняя, заключительная служба. Мальчики-певчие, исполнявшие партию альтов и дискантов, никогда так прежде не пели — без единой ошибочки, как в ту последнюю ночь. А когда на середину храма вышел архидиакон Питирим и своим дивным басом запел: “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром”, то хор, многозвучными тихими аккордами сопровождавший его сольное пение, придавая ему дополнительную духовную выразительность. После первого стиха отец Питирим сделал небольшую паузу, и хор, как бы доканчивая его гармоническую фразу, пропел ее с постепенным замиранием, предоставляя ему возможность неспешно сделать очередное вступление. Архидиакон продолжил: “Яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей…” И снова чуть приостановился, делая паузу. Хор в несколько иной вариации, но все так же тихо, сдержанно, с мягкой гармонией, сливающимися друг с другом мелодическими аккордами, то как бы удаляясь, то с новым возрастанием звучания продолжал свой аккомпанемент. Выждав в соответствии с тактом должное умолкание хора, отец Питирим пропел заключительный стих: “Свет во откровение языков и славу людей Твоих Израиля” — и умолк. Хор в течение длительного времени продолжал свое музыкальное завершение по дополнительной нотной приписке, повторяя часть стиха: “славу людей Твоих Израиля, славу людей Твоих Израиля…”
Богослужение длилось до пяти часов утра. Находившиеся в храме монахи-насельники сознавали, что потеряли свою обитель — самое дорогое, самое милое, что у каждого из них было… Уход из обители — это ничем не восполнимая утрата, это как покидание любимой родины. В ней они провели многие годы. Находясь в этой большой семье, живя совместно, они постепенно сроднились друг с другом, а их сердца горели ревностью к богоугодной жизни, стремлением к спасению души. Но теперь их принуждают возвратиться в мир, который они давным-давно покинули. Теперь настало время куда-то в неведомое направить стопы ног своих. В монастыре они привыкли к общежительному образу бытия. Каждый, находясь на определенном послушании, выполнял ту или иную работу: одни трудились на рыбных промыслах; другие возделывали виноградник или маслиновую рощу, третьи занимались благоустройством огородных участков, и каждый знал свое дело, у каждого была своя келья — свой жилой уголок. Но вот сейчас вышедшим за монастырские ворота уже этим вечером негде будет устроиться на ночлег, каждому в отдельности придется искать пристанище и трудоустройство… Но где? В какой стороне? В каком краю?
После окончания службы настоятель отец Иларион обратился с амвона к братству с напутственными прощальными словами. Послушникам, не принявшим еще пострига, он благословил устраивать свою жизнь среди мира, как они найдут нужным, по своему усмотрению, но только с обязательным исполнением своего коротенького молитвенного правила, которое будет напоминать им о цели, ради которой они когда-то пришли в монастырь и доброхотно трудились в нем. Монахов же призвал свято хранить свой ангельский чин при всех жизненных испытаниях и невзгодах до самой смерти. После этого он коленопреклоненно просил прощения у всех присутствовавших в храме монахов и мирян, а они взаимно просили прощения у него. Затем отец Иларион удалился в алтарь, и царские врата затворились. Через некоторое время из боковой двери алтаря иеромонахи стали выносить церковную утварь, иконы и книги и раздавать прихожанам, прося свято хранить их. Однако при выходе из собора милиционеры все это отнимали у людей, силой вырывая из рук,
В тот же день архимандрит Иларион и архидиакон Питирим были арестованы и утром следующего дня в сопровождении конвоиров отправлены в Сухум.
Изгоняемые монахи со слезами обнимали и целовали стоявшие во многих местах кипарисы, посаженные ими в давнее время, и уходили, навсегда расставаясь с обителью, оставив там решительно все из общественного приобретения и продукты питания, запас которых находился в кладовых.
Все новоафонское братство устремилось в Сухум. Вечером они пришли в кафедральный храм и после богослужения были разведены по городу сострадательными русскими прихожанами по двое, по трое в их жилища, где и нашли временный приют.
В одном из домов, куда пришли на ночлег двое изгнанников, случайно оказался монах-пустынножитель, пришедший в город по своей житейской нужде и у благодетельного странноприимца нашедший для себя пристанище. За вечер монахи хорошо познакомились с пустынножителем и рассказали ему о печальной истории закрытия монастыря и о своем бедственном положении. Пустынножитель, выслушав их, сказал:
— Любезные отцы, моя пустынная келья находится недалеко от высокогорной дороги, которая идет в межгорную долину Псху. Сейчас там уже многие годы никто не живет — это безлюдное запустевшее место почти никому не известно. Вам можно было бы уйти туда всем вашим монастырским братством, поселиться там и основать свой скит.
Обрадованные этой благой вестью, собеседники стали задавать ему один за другим многочисленные вопросы. Прежде всего спросили, каким образом было найдено это скрытое место? Кем и когда? В какое время? Кто строил туда дорогу и для какой цели? И прочее, и прочее…
Пустынножитель рассказал им давнее повествование, слышанное когда-то от прежних монахов-отшельников, что во времена царствования государя Александра III на Кубани во многих местах стали появляться незнакомые всадники, которые захватывали пасущийся возле станиц скот и угоняли его неизвестно куда по вершинам хребтов. Об этом было донесено царю, и он вскоре прислал группу вооруженных разведчиков в то место, где было обнаружено начало тропы, тянущейся в горы. Разведчики с осторожностью стали продвигаться по ней. В некоторых местах тропа спускалась в низовья, ее пересекали реки и их притоки, так что приходилось переправляться через них вброд, а потом опять взбиралась на вершины хребтов и опять тянулась вперед.
Через пять или шесть дней разведчики вышли в широкую долину, где увидели пасущийся скот и горское селение, которое не значилось на имевшейся у них топографической карте Кавказа. Им стало ясно, что это и есть то таинственное место, где проживают грабители, которых они разыскивают. Чтобы не быть замеченными, они стали об-
ходить селение вокруг и с южной стороны от него наткнулись на тропу, подобную той, по которой только что шли. Разведчики догадались, что по этой тропе жители селения угоняют краденый скот для продажи в приморские города, а потому решили продолжить разведку.
Через три-четыре дня опасного странствования по перевалам они пришли в Сухум, откуда по почте направили государю подробный отчет о своей разведывательной миссии и просили прислать в Сухум инженеров для строительства горной дороги, отряд солдат и вместе с тем кирки, ломы, лопаты и динамит. В короткое время все это было привезено в Сухум пароходом из Одесского морского порта. Разведчики провели приехавших инженеров по тропе до горского селения, те сделали соответствующие замеры, после чего солдаты стали строить дорогу шириной в сажень с расчетом, чтобы по ней могла свободно пройти пара запряженных лошадей. Через некоторое время дорога кривой лентой протянулась в даль гор, то подымаясь чуть ли не до самых вершин хребтов, обходя неприступные скалы, то спускаясь вниз к долине, где протекала река Гумиста, то снова подымаясь на возвышенности и потом опять спускаясь вниз, во многих местах перебрасываясь с берега на берег через притоки этой реки и горные ручьи. На расстоянии примерно семидесяти километров от Сухума она поднялась на высоченный хребет, перевалив через который, опустилась в ту широкую долину, где находилось таинственное селение.
После окончания строительства дороги из Сухума на лошадях привезли пушки и, окружив населенный пункт, дали несколько залпов мимо него. Все жители без особого сопротивления сдались, за исключением немногих всадников, которые хотели было известной им горной тропой умчаться прочь, но были задержаны перегородившими им путь солдатами. По ходу расследования выяснилось, что в этой горной долине проживало полудикое племя абазинов, прозывавшихся “псха”. Этим именем и назвали прежде неизвестную местность, нанеся ее на карту. Многие из жителей селения могли свободно изъясняться по-русски.
На другой день все жители селения от мала до велика со всем движимым имуществом, которое только смогло уложиться на арбы, были по новопостроенной дороге этапированы в Сухум, откуда на пароходе их со всеми пожитками и скотом увезли в Новороссийск и переправили для поселения на Кубань, где по указу царя были отведены для них земельные участки. Однако в тот же месяц все они сбежали куда-то в неизвестном направлении.
С той давней поры, заверил слушателей пустынножитель, в долине Псху никто не живет, сам он там никогда не бывал, но, если монахи пожелают пойти туда, он отправится вместе с ними на розыск этого пустынного места. Как горный житель,’ он, конечно, более сведущ и лучше ориентируется в той местности, притом втроем пускаться в путь гораздо безопаснее, нежели вдвоем.