Райские хутора и другие рассказы. Священник Ярослав Шипов

Протоиерей Ярослав Шипов родился 1947 года в Москве.

В 1974 году окончил творческий семинар С. Залыгина в Литературном институте им. А. М. Горького. В 1976 году в журнале «Сельская молодежь» опубликован первый рассказ Ярослава Алексеевича. В 1981 году в издательстве «Молодая гвардия», активно печатавшем начинающих авторов, выходит первая книга Шипова. За нее молодой писатель был удостоен почетной премии имени А. М. Горького, присуждаемой ЦК ВЛКСМ и СП СССР. В 1983 году принят в Союз писателей СССР. В эти годы Ярослав Алексеевич работает в издательстве «Современник» в редакции современной русской прозы, активно печатается в журналах «Наш современник», «Москва», «Подъем», «Русский дом», «Литературная учеба», в газетах «Литературная газета» и «Литературная Россия», в книжных альманахах, и коллективных сборниках. Избирался в правление Литературного фонда РСФСР, в правление Московской писательской организации, в бюро творческого объединения прозы МПО СП РСФСР, возглавлял «Клуб рассказчиков», работающий при Центральном Доме литераторов. 

В 1991 году в Вологодской епархии Ярослав Алексеевич рукоположен в сан священника. Следующие 4 года он служил в Тарногском районе сельским батюшкой. С 1995 года отец Ярослав служит в Москве в Знаменском соборе в Зарядье и в Покровском соборе Василия Блаженного на Красной площади.

Пеликан

Драма

Интенданты в ночи

Западная окраина

За тенью

Должник

Первые послевоенные

Венец творенья

Туда и обратно

На овсах

Дахау

Рыбалка в Финляндии

День медика

Сила немощи

Три рыбы от святителя Николая

Царственная

Райские хутора

Пеликан

В дельте Волги, где нет уже почти никакой тверди, только тростник да камыш, встречаются иногда весьма загадочные персонажи, род отшельников. Судьбы их, вероятно, различаются степенью витиеватости, однако объединяет всех этих людей способность обходиться без человеческого общения, что, согласитесь, не может не вызывать определенного интереса. Ведь если внимательно присмотреться, человеческое общение и составляет самое дорогое удовольствие на земле. Впрочем, платить за него приходится и самыми большими скорбями.

Лишь прямое, непосредственное общение с Господом не приносит скорбей, но для обретения такой благодати нужна вера, неколеблемая никакими ветрами. Благословенна участь подвижников, достигавших таких высот: им открывалось счастье полного, безграничного всепонимания. Скорбеть при этом оставалось разве что о своей неизбывной греховности.

Однако среди местных пустынножителей едва ли случился хотя бы один, подвизавшийся на ниве духовного делания. Обычно они попадали сюда не от возвышенности интересов, а из-за чрезмерной горемычности жизненного пути и, как правило, вопреки собственным устремлениям.

Люди, живущие там, где уже и земли-то нет, не могут – осмелюсь повториться – не вызывать любопытства. Впрочем, земля там есть: если над тростниковым островком видна крона двух-трех деревьев, то под ними наверняка есть клочочек некоей суши. Вот в таких-то местах и селятся здешние затворники. Жилищем служат либо маленькие домишки на сваях, сколоченные невесть из чего, либо старые вагончики, которые принято именовать строительными бытовками. Почти все эти сооружения изначально принадлежали рыбацким артелям, а вот дальнейшая их судьба столь причудлива, что совершенно не подлежит описанию.

В сонме пустынножителей, селившихся в разные времена на крохотных островках волжской дельты, Николай Николаевич занимал особое место. Начать с того, что он был человеком весьма образованным. Имел семью, преуспевал на трудовом поприще, и ничто не предполагало его перехода на путь строгой аскезы. Переход этот между тем совершался. Медленно, незаметно, но неуклонно. Сначала закрылось предприятие, где Николай Николаевич работал корабельным конструктором, и вместо жалования ему предложили вагончик, брошенный в прикаспийских плавнях. Потом он вышел на пенсию. Потом оформил залежалый развод и расстался с женой. В ту пору он уже стал проводить на острове недели и месяцы. Наконец женился сын, привел сноху, которая сразу же стала жаловаться на тесноту в доме. Ранней весной Николай Николаевич оттолкнул от берега старенькую моторку и возвратился лишь в ноябре. Спустя четыре месяца снова уехал. К этому времени остров стал для него землей сокровенной, землей, где вершилось его уединение.

Поначалу он переносил одиночество легко: ловил рыбу, причем ловил только любительскими снастями, не признавая ни сетей, ни переметов, ни других промысловых премудростей, – отдыхал, словом. Иногда заезжали туристы с рыболовно-охотничьих баз, покупали копченую и вяленую рыбешку. Трофейные экземпляры сам отвозил на ближайшие базы, где их приобретали знатные столичные спиннингисты, чтобы сфотографироваться для глянцевых рыболовных журналов. Так что и уединение было щадящим. Потом, однако, однообразие этих занятий наскучило, он почти перестал выезжать к людям и впал в уныние.

Как-то инспектор рыбоохраны привез ему черненькую собачонку. «У нас, – говорит, – на посту расплодилось их – не сосчитать, а тебе сторож пригодится». – «Как зовут-то хоть?» – «Черныш. Но и на Белянку отзывается».

Потом пограничники подарили кошечку: маленькую, пушистую, рыжую, хвост трубой. Звали Муськой. «Чтоб мышей не было». – «Да откуда же у меня мыши, если остров по весне водой заливает?» – «Мало ли? Вдруг летом приплывут?»

Так вот и стали жить втроем. Собачка была добрая-предобрая и, вероятно, по расхожим представлениям умная: «Сидеть!», «Лежать!», «Голос!» – все выучивала, но для проникновенного общения этого было недостаточно.

– Что с тебя взять? – говорил Николай Николаевич. – Пес – ты и есть пес, существо зависимое, несвободное, и все соображение твое – тоже зависимое. Вас считают умными лишь потому, что вы привязчивы и команды выполняете.

Муська хоть и принадлежала, по мнению Николая Николаевича, к существам вольной жизни и свободного разума, однако была барышней: с ней о чем ни заговори, сразу просит спинку погладить и за ухом почесать. «Подрастешь – свезу тебя обратно и поменяю на котика: с котами беседовать хорошо – они понимают. А твое счастье – в кошачьем материнстве».

И тут случилось событие, решительным образом изменившее жизнь всех поселенцев: на остров взошел пеликан. Вышел из воды и замер на краю суши. Черныш подбежал, чтобы облаять грандиозную птицу, но получил удар такой силы, что отлетел под вагончик. Заглядывая в будущее, надо сказать, что удар могучего клюва, пришедшийся точно в лоб, придал характеру Черныша благостную раздумчивость, не оставлявшую его до конца жизни. Увидев, какой конфуз случился с собакой, Муська не стала испытывать судьбу и рассматривала пеликана с некоторого отдаления.

– Оставьте его, ребята, – сказал хозяин. – У него крыло повреждено, летать, наверное, не может.

Так и было: летать пеликан не мог. Он, конечно, мог плавать и ловить рыбу. Однако течение постепенно сносило его все ниже и ниже, и когда принесло к последнему островку, пришлось выбраться из воды, потому что без крыльев в море – погибель.

Несколько дней птица простояла в углу, изредка сходя с берега, чтобы, по всей вероятности, смочить перья. Николай Николаевич специально наловил мелких окуньков – пеликан, склонив голову, внимательно изучил подарки, но есть не стал. Отказался он и от каши, и от лепешек. «У нас больше ничего нет», – развел руками Николай Николаевич. Пеликан пристально посмотрел на него снизу вверх желтым глазом и осторожно сполз в воду. Поплескавшись, разинул клюв: в мешке трепыхался сазанчик. «Такой рыбалки я еще в жизни не видал», – сказал Николай Николаевич...